Край забытых богов[СИ] - Алина Борисова

— У людей все немного иначе, Иса. У них нет безусловной чувственности. Они просто не могут — физически не могут — желать всех. Только некоторых, избирательно. А для всех остальных они навечно как дети, со спящим либидо.

— Может быть, у людей… среди людей. Но вампиров люди желают всех. Абсолютно. Любого, каждого. С той самой безусловной чувственностью, и потому не надо приплетать…

— Лариса ощущает нас как людей. У нее генетический сбой, она просто не чувствует нас иными, чем люди. И не может желать любого. Физически. Как ребенок.

Пауза. Долгая, задумчивая.

— Так она… просто больна? И ты поэтому никому не разрешаешь?.. Но ты должен был сказать, объяснить. Нарданидэр бы не стал… трогать ребенка. Он бы не стал…

— Но ведь тронул… Я что–то должен еще за утерянные сокровища? Лично тебе, — голос Лоу стал резче и жестче.

— Нет, ты мне…

— Я тебе… и вам всем… — его голос вновь становится тихим, вкрадчивым. Но искренности в нем больше нет. Змеиный шелест за каждым словом. — …плачу весьма существенную прибавку к зарплате. И та же шлюзовая камера… если ты вдруг забыла… за мои деньги куплена. И если я кому–то должен еще объяснять причины своих личных просьб, а просто моего слова не достаточно — придется вам поработать в этом сезоне так, как если бы меня не было. И прости, я все еще неважно себя чувствую. Устал.

Она ушла. И только ветер хлестнул пологом шатра.

— Надо как–то жить, Ларис, — донесся до меня голос Лоу. — Пока ты меня еще слушаешь: надо жить. Дальше. Бывало и хуже. Но ты ведь справлялась. Ты сильная, Ларис, очень. Ты ведь не позволишь какому–то жалкому вампиру сделать тебя слабой?

— Я наивная, Лоу, — вздыхаю в ответ. — Я такая наивная, и ничему не учусь. Каждый раз, прогнозируя что–либо, я верю в лучшее. Выбираю как данность самый идеальный вариант из всех вероятных. И все вновь и вновь сыпется в прах…

Шаги. Он подходит и садится рядом. Почти идеальный. Почти прекрасный. Вот только лицо все еще не симметрично, и глаз слезится. И садился он слишком уж аккуратно.

— Как ты сам? — привстаю ему навстречу, вглядываюсь внимательней. — Почему все не заживает? Столько дней уже пошло…

— Ну почему? Заживает, — он осторожно убирает спутанные пряди с моего лица. — Сегодня уже даже не кашляю. А то, что долго, так магические удары и рассчитаны на то, чтоб причинить сопернику максимальный вред. В том числе замедлив регенерацию. Ладно, профессор нынче тоже не летает. И взлетит не скоро… Пойдем гулять, Лар, а? Просто оттолкни от себя все плохое и пойдем. Ну не стоит он стольких переживаний.

— Идем, — почти соглашаюсь я. — Только туда, в сны. Уведи меня в сны, Лоу, ты же можешь. А то самой мне уже не уснуть.

— А ты позволишь лечь рядом?

— А когда я не позволяла?

— Не знаю. В последнее время я даже боялся спрашивать.

И мы бредем по степи, и тяжелые косы оттягивают мне голову, и его белые кудри летят по ветру, как и всегда — не связанные ничем. А под ногами — ковыль, и небо хмурится седыми облаками. И мы молчим. Но он держит мою руку в своей, а мне не хочется, чтоб отпускал.

— Знаешь, это неправильно, — Лоу останавливается, глядя в хмурое небо. — В небе должно светить солнышко, без него никак. Будем разгонять облака.

— Не надо. Оставь все так.

— Так жить нельзя, Ларочка, — он встает сзади, осторожно беря меня за талию, — Отпусти свою боль. Позволь ей пролиться дождем.

— Мы промокнем насквозь, — улыбаюсь печально.

— Мы промокнем. И будем растить цветы.

— Мне не нужны сейчас цветы.

— Они нужны этому миру, — не сдается он. — Подари их ему.

— И какие же цветы столь нужны этому миру?

— Самые простые, Ларис. Ромашки. Цветы прощения.

— Ромашки? Но мне казалось они… символ солнца… Светоча… божественной мудрости или чего–то подобного…

— Что может быть мудрее, чем простить… и не держать зла, — он шепчет мне на ухо. Так тихо. Но так настойчиво. — И освободившись, вновь увидеть красоту этого мира — в простоте полевого цветка… Отпусти облака, Ларис. Пролей дождем, не держи их в небе. И прости — Нардана, меня, себя, и весь этот мир, и каждого в этом мире — за наше бесконечное несовершенство.

— Я не смогу.

— Неправда, у тебя получится.

Мы долго стояли там — в седой степи, под хмурым серым небом. И его руки держали меня за талию, от его тела шло тепло… И дождь все–таки пролился — моей болью и моими слезами, страхами и обидами, стыдом и неприязнью. И мы вымокли насквозь, но потом засияло солнце, и в его тепле я послушно пыталась растить ромашки. Цветы прощения. Для всех. За все…

А в лагере… меня жалели. Я думала, проклинали за те последствия, к которым привело мое присутствие среди них. А они — жалели. Нет, не за то, что Нарданидэр напал. Они и вовсе не понимали, как можно напасть в сексуальном плане. Захотел, да. Бывает. С каждым. Попытался реализовать желание. Угу, чего ж естественнее. А вот то, что я его в ответ не захотела — вот эта мысль вызывала шок. И бешенную жалость — ко мне.

Вот то самое отсутствие безусловной чувственности, то есть способности желать всех, или, точнее — каждого, пожелавшего тебя, делало меня в их глазах едва ли не инвалидом. Потому что избирательную чувственность они вообще не понимали, а отсутствие у взрослого вампира сексуальных желаний являлось для их расы тяжелой болезнью, и нередко — с летальным исходом.

Впрочем, я была для них еще не безнадежной, ведь я могла желать хоть кого–то.

— Ну почему, почему это не распространяется на всех? — переплетя свои тонкие пальчики с моими, вздыхала Нинара, и облако ее волос напоминало мне сирень в цвету. — Ведь ты же хочешь Лоу?

Вопрос заставлял краснеть, но я послушно кивала:

— Хочу. Но ведь не с утра до ночи и в определенной ситуации.

— Никто не говорит про «с утра до ночи», понятно, что «в ситуации»… Погоди, а если в той же ситуации будет, скажем, Фэрэл? Он тебе симпатичен, это чувствуется. Его руки на твоем обнаженном теле, его губы… Он очень ласковый, нежный. Тебе ведь нравятся нежные мужчины? Лоу нежный, и Фэрэл… он будет не хуже, я обещаю! Смотри: можно просто завязать тебе глаза, и двое мужчин рядом — Лоу и Фэр. И ты ощущаешь их обоих, но чьи руки ласкают твою грудь — ты не поймешь. Ты будешь желать тогда? И кого из них? И сможешь ли разделить свое желание «по персоналиям»?

— Я буду, прежде всего, крайне смущаться, — уже сами разговоры смущали меня без меры, но Нинара, стремясь найти средство для моего «исцеления», отступать была не намерена. Приходилось объяснять. — Уже просто потому, что их двое. И один из них видит… пьет эмоции, предназначенные другому…